Источник: https://etnocenter.ru/poleznoe/4868/vepsi/4878/

И.И. Муллонен "Территория расселения и этнонимы вепсов в XIX – XXвв."

Территория расселения. В настоящее время вепсы расселены тремя основными группами на территории Межозерья — между Ладожским, Онеж­ским и Белым озерами. Одна группа северных (или прионежских) вепсов живет на юго-западном побережье Онежского озера, при устьях впадающих в него небольших рек, вторая — в верховьях южных притоков Свири и в северном Белозерье, третья - в верховьях р. Лидь.

В прошлом вепсский ареал был значительно обширнее. Древняя весь сфор­мировалась, как позволяют считать археологические и лингвистические мате­риалы, на территории южного Приладожья. Позже, в I тысячелетии н.э. вслед­ствие продвижения на Север славян весь была оттеснена в восточном направле­нии (Седов, 1997; Itkonen Т. /., 1983).

Для реконструкции древнего вепсского ареала немалую роль играют топо­нимические данные, которые нами рассматриваются подробнее.

Один из ранних этапов формирования вепсской территории можно устано­вить по ареалу наименований поселений с суффиксом -L (Rahkoil, Mul'jeil, Haragal, Karhil, Pečoil и т.д.), которые достаточно последовательно передаются на русский язык в Присвирье и Обонежье названиями, оформленными суффик­сом -ичи/-ицы (Рахковичи, Мульевичи, Харагиничи, Каргиничи, Печеницы и т.д.). Эта топонимическая модель с общими прибалтийско-финскими истоками проявляется уже в самом раннем из известных документов, касающихся терри­тории юго-восточного Приладожья — в приписке к Уставу Ярослава "О мостех" XIII веке. При этом, видимо, уже к XIV в. L-модель утрачивает продуктивность в означенном вепсском ареале (Муллонен, 1996). Для установления хронологии данного топонимического типа существенно также то обстоятельство, что его границы в значительной степени коррелируют с археологическим ареалом кур­ганов юго-восточного Приладожья начала II тысячелетия. При этом совпадение ареалов происходит не только в юго-восточном Приладожье — на реках Ояти, Капше, Паше и в среднем Посвирье, но и в маргинальных ареалах: в северном Обонежье (Кайбиницы, Кургеницы, Койкиницы, Тайгиничи, Типиницы, Пижи-ничи), в Водлозерье (Рахкойла, Керкола, Кургила и др.) (Муллонен, 1996), а так­же в верховьях р. Лидь, где в последние годы обнаружены курганы приладожского типа. (Башенъкин, 1994)

 Ареал названной модели свидетельствует о том, что на ранних этапах инте­ресы вепсов были связаны с юго-восточным Приладожьем, а также водными путями, ведущими из Обонежья на север - в Беломорье и на северо-восток - по р. Водле за восточные пределы Обонежья, где определенное вепсское топони­мическое наследие обнаруживается, в частности, в Кенозерье, в низовьях р. Онеги и районах, расположенных к западу от нее (Матвеев, 1979. С. 6-8).

Знаменательно в этой связи отсутствие L-овой топонимии вдоль водного пути из Онежского озера в Белое и в целом на Онежско-Белозерском водораз­деле, за восточными пределами Присвирья. Это обстоятельство на фоне отно­сительно хорошей сохранности в этом районе неприбалтийско-финской суб­стратной топонимии и лексики можно рассматривать как следствие в целом болеепозднего проникновения вепсов в этот район, чем в Присьвирье. При этом вепсское освоение, очевидно, не носило здесь массового характера, и вепсская топонимия не перекрыла предшествующий субстрат. Следует добавить, что регион Белозерья и Онежско-Белозерский водораздел насыщены гидронимами неприбалтийско-финского происхождения, причем ареалы этих гидронимов не выходят на запад, за пределы Свирско-Белозерского водораздела. Это разреша­ет предположить, что продвижению вепсов на восток, в Белозерье, препятство­вало некое местное население, возможно, с верхневолжскими истоками.

Из тех ареалов, которые входят в территорию современного вепсского рассе­ления, еще один — это вепсское Прионежье, ареал расселения северных вепсов - также, видимо, был освоен позже Присвирья и водных путей, ведущих из Обоне­жья в Беломорье и Заволочье. К такому выводу на основе анализа материалов писцовых книг Обонежской пятины XV-XVI вв. пришел В.В. Пименов: он счита­ет, что вепсское освоение юго-западного побережья Онежского озера началось не ранее XIV в. (Пименов, 1965). Видимо, это объясняется тем, что ландшафтно-географические особенности этой территории - скалистое побережье Онежско­го озера, водораздельные болота и малоплодородие почв - не благоприятны для ведения земледелия, в отличие от более западных районов Онежско-Ладожского (Олонецкого) перешейка, освоенных вепсами значительно раньше. В принципе это согласуется с отсутствием здесь ойкономии L-ового типа. Однако подтвер­ждением былого вепсского присутствия в западных районах перешейка служит бесспорный вепсский субстрат в ливвиковском, и особенно в людиковском, диа­лектах карельского языка, распространенных сейчас на Олонецком перешейке. Карельское население, продвигавшееся на эту территорию из северо-западного Приладожья начиная с XIII столетия, постепенно поглотило вепсов (Бубрих, 1947. С. 37). Следует отметить, что особенно значительная роль в проникновении веп­сов из Присвирья на север принадлежала р. Важинке: именно по ней идет людиковско-ливвиковская граница на южном участке. Карельское языковое воздейст­вие, распространявшееся с верховьев р. Шуи на восток вниз по реке, заметно сла­бее в ее низовьях. Это происходит, видимо, потому, что здесь столкнулись два различных потока освоения территории. Первый поток шел из карельского Прила­дожья, вниз по Шуе к Онежскому озеру, а второй - из вепсского Присвирья, по северному притоку Свири - Важинке и южному притоку Шуи - Святреке и затем к Онежскому озеру. Очевидно, на втором пути вепсское воздействие продолжало ощущаться и после того, как началось освоение Олонецкого перешейка карела­ми. Именно вепсская миграция и могла служить своего рода препятствием для ровного и поступательного карельского продвижения вниз по Шуе, что и отрази­лось в формировании людиковского языкового ареала. Существование описанно­го водного пути со Свири через Важинку и Святреку в бассейн Шуи подтвержда­ется вепсскими топонимическими моделями, сохраняющимися вдоль этого пути (Орфинский, Гришина, Муллонен, 1997).

Экспансия карел на восток, на территорию Олонецкого перешейка, заста­вила вепсов, отступавших из Присвирья на север под натиском древнерусской колонизации, двинуться на обойденную ими прежде территорию юго-западного побережья Онежского озера. Освоение Прионежья проходило, с одной сторо­ны, с верховий р. Ивины, с другой — непосредственно вдоль побережья Онеж­ского озера. На это косвенным образом указывает вхождение данной террито­рии в состав двух средневековых погостов Обонежской пятины - Остречинского и Мегорского, связь административных центров которых с вепсским Прионежьем осуществлялась по названным выше водным путям (Муллонен, 1994. С 128-129).

Исторические судьбы вепсов определились во многом тем, что древнерусская колонизация Севера в значительной степени проходила по водным путям, уже освоенным вепсами, и вслед за вепсами. Это закономерно вело к ассимиляции вепсского населения, осевшего вдоль водных путей, и к вытеснению его на верховья рек и водоразделы. Есть определенные основания утверждать, что границы административных образований, складывавшиеся на ранних этапах древнерусской го­сударственности, восходили к более ранним территориальным подразделениям местного вепсского населения. Границы погостов Обонежской пятины, к приме­ру, во многих местах проходили по озерам и рекам, в названиях которых закрепи­лась вепсская лексема piihd. Последняя в прибалтийско-финской гидронимии вы­ступала в значении 'ограда, граница' и закреплялась на рубеже тысячелетий в на­именованиях пограничных водных объектов, отмечавших пределы родовой тер­ритории (Suvanto, 1972. S. 54; Муллонен, 1995). Видимо, и границы более крупных административных образований сохраняли традиции, сложившиеся в прибалтий­ско-финской, в нашем случае - в вепсской среде: вепсская территория довольно последовательно ложится в границы Обонежской пятины XV-XVI вв. Правда, к середине II тысячелетия значительная часть этого ареала (например, на западе пятины и вдоль основных водных путей) уже, видимо, подверглась значительно­му русскому, а в Приладожье - карельскому воздействию.

Таким образом, в ходе времени сложились три названные выше группы веп­сов, каждая из которых имела определенные различия в традиционной культу­ре и говорила на особом диалекте.

      В ходе последних ста лет шло довольно быстрое сокращение всех трех групп вепсов - сокращалась как их численность, так и территория расселения.

      Данные различных письменных источников позволяют определить, что в конце XIX в. северновепсский ареал доходил еще до самой Свири. В Списке на­селенных мест от 1873 г. "чудскими" названы расположенные на северном бе­регу Свири села Княжбор, Яннаволок, Пенгойручей, Нимпельду, т.е. участок от истока Свири до устья р. Ивины, а также села Остречины и Ивина в ее низовь­ях. Поселения верхнего течения Ивины, села Ладва и Таржеполь, были в 1870-е годы, по сведениям того же источника, русскими. Однако в прошлом, причем относительно недавнем, здесь несомненно жили вепсы, что подтвержда­ется как особенностями здешних русских говоров, так и исключительно хорошо сохранившейся микротопонимией с вепсскими истоками (Муллонен, 1989).

Катастрофическому разрушению подверглась восточная часть средневепсского ареала, т.е. территория, расположенная на Онежско-Белозерском водораз­деле. Судя по письменным источникам конца XIX - середины XX в., здесь актив­но шло обрусение вепсских поселений, коснувшееся деревень Ундозерской, Куштозерской, а еще ранее - Исаевской волостей (Йоалайд, 1989. С. 78). Есть сведения также о том, что в начале XX в. вепсская речь звучала и в нескольких поселениях, расположенных при впадении рек Колошмы и Ножемы в р. Суду (Верхний Конец, Керчаково, Нечаево, Морозово, Харино, Янишево, Киино, Нижний Конец) (Tunkelo, 1946. S. 8-9). В результате волюнтаристских действий властей в конце 1950-х годов было проведено массовое переселение жителей нескольких сельсоветов  (Шимозерского, Пелкасковского,  Торосозерского, Нажмозерского, Кривозерского) (см. гл. 5 "Этнодемографические процессы  в разделе "Вепсы" настоящего издания). К началу 1960-х годов в этом районе веп­сов практически не осталось. Последних носителей вепсского языка составите­лям "Словаря вепсского языка" удалось застать в начале 1960-х годов только в д. Керчаково. В целом языковые данные говорят об относительно недавнем об­русении значительной части населения южного Обонежья. По свидетельству М.Э.Рут, жители Вытегорского района «хорошо ощущают наличие вепсского по происхождению пласта лексики в своем говоре и постоянно подчеркивают это в беседах. Данный факт - явное свидетельство "неостывшего" контакта на­родов» (Рут, 1982. С. 21).

Оба названных процесса — исчезновение и обрусение вепсских поселений _ засвидетельствованы на протяжении последних ста лет и в западной части средневепсского ареала. Элиас Лённрот, посетивший эти места в 1840-е годы, отмечал, что население одинаково свободно владеет как вепсским, так и рус­ским языком (Lonnrotin..., 1902. S. 221). Примерно такие же сведения для не­сколько более позднего времени мы находим у этнографа В.Н. Майнова Шайнов, 1877. С. 43) и фольклориста Е.В. Барсова (Барсов, 1894. С. 174). В конце XIX в. финляндским исследователям удается еще записать здесь неко­торые образцы вепсской речи (Tunkelo, 1946. S. 174). А уже в 1920-е годы ме­стные жители за редким исключением говорили только по-русски (Малинов­ская, 1930. С. 166). В 1950-е годы исследователь вепсского языка М.М. Хямяляйнен застал в с. Печеницы последнего носителя своеобразного вепсского говора (Хямяляйнен, 1958).

В послевоенные годы опустевают многие небольшие вепсские деревни, рас­полагавшиеся в верховьях р. Капши (Нойдала, Чидово, Рябов Конец) и р. Ояти (Долгозеро, Сарозеро, Азмозеро и др.), на водоразделе рек Капши и Паши. В свою очередь и на Свирско-Оятском водоразделе активно шло обрусение вепс­ских поселений (села Варбиничи, Мульевичи, Печеницы, Кукас, Руссконицы, Шапша).

Границы южновепсского ареала еще в начале XX столетия шли значитель­но южнее. Известно, во всяком случае, что в 1916 г. Аугуст Алквист записывал образцы вепсской речи в д. Пятино современного Бокситогорского района Ле­нинградской области, ныне считающейся русской (Йоалайд, 1989. С. 78).

Этнонимы вепсов. Особенности формирования вепсов и их расселения отра­жаются в отсутствии у них единого самоназвания. Этноним вепсы (vepslaižed, bepslaižed) известен лишь в части вепсских говоров. Он распространен в основ­ном у южных вепсов (в форме bepslaane) и у части средних вепсов на верхнем те­чении Ояти. В прошлом этот этноним имел явно более широкий ареал. Об этом свидетельствует, например, то, что паданские карелы называют вепсами (vepsad) своих южных соседей - карел-людиков. В пограничной зоне расселения карел-людиков и собственно-карел в северо-западном Обонежье сосредоточена и группа топонимов с основой veps-вепc-, что отмечает границу былого распро­странения вепсов в северо-западном Обонежье.

Следы этого этнонима обнаруживаются и в топонимии восточного Обоне­жья, а также в северо-западном Приладожье и в восточной Финляндии, где тер­мин vepsa-вепся хорошо известен также в качестве антропонимной основы, за­крепившейся в целом ряде финских фамилий. Финский этнограф Нийло Вало-нен склонен связывать распространение этнонима в этих местах с вепсской экс­пансией (Valonen, 1980. S. 74), что, однако, не находит убедительных лингвисти­ческих и археологических подтверждений. В связи с этим интересно предполо­жение о карельском-ливвиковском посредничестве в распространении назва­ний, в которых выступает вариант vepsu- (Grunthal, 1997'. S. 101).

Прионежские вепсы, а также часть приоятских вепсов (западные говоры) называют себя так же, как и карелы-людики, людиками (ludinik, ludilaine), a свои язык соответственно людиковским (ср.: pagišta lüdikš — 'говорить по-вепсски'). Этот этноним с явными русскими истоками (Бубрих, 1971) распространился, видимо, вдоль Свири и вытеснил здесь самоназвание вепсы (vepslaine), сохранившееся на окраинах прежнего ареала – на территории, удаленной от Свири.

Активное функционирование этнонимов характерно для зон межэтниче­ского контактирования. Там же, где контакты были ограничены, этнонимическая система не получила особого развития. Эта закономерность особенно на­глядно проявляется в восточновепсском ареале, в глухом углу Онежско-Бело-зерского водораздела, где у вепсов никакого особого самоназвания нет. Они на­зывают себя и соплеменников просто tähine, tägalaine 'здешний', а его язык ха­рактеризуют словами meide kartte pagižeb — 'по нашему говорит', töu kel'uu pagižeb - 'на этом языке говорит' {Setala, 1917. S. 941-942)*.

На южной границе вепсского ареала в качестве самоназвания бытует этно­ним чухаръ (čuhar, мн. ч. čuharid), воспринятый из смежных русских говоров. Эт­ноним чухарь проник на восток из Новгородской земли, очевидно, по южным окраинам вепсской территории вдоль того пути новгородской колонизации, ко­торый шел из Приильменья в Белозерье.

Термин чухаръ известен и на других вепсских территориях, однако не в ка­честве самоназвания, а как пренебрежительное прозвище в среде русских сосе­дей. Русские соседи называли вепсов также кайванами и чудью (Пименов, Строгалыцикова, 1989. С. 7; СРГК, 1996). Последний этноним широко исполь­зовался в XIX - начале XX в. в научной и справочной литературе о вепсах. Лишь в 1920-1930-е годы, в период национально-государственного и языкового стро­ительства, в литературе, а также в сознании носителей вепсского языка посте­пенно утвердилось единое название народности вепсы {Пименов, Строгалыци­кова, 1989. С. 7).

Традиционно считается, что в исторических источниках вепсы известны и как чудь, и как весь. Функционирование двух терминов связано, очевидно, с тем, что западная часть вепсской территории тяготела к Приладожью (чудь), в то время как восточная — к Белозерью (весь), и вследствие этого народ различно назывался их соседями с запада и востока (Бубрих, 1947). В действительности это, видимо, слишком упрощенное представление, и литература, освещающая проблему древних этнонимов, полна противоречивых, взаимоисключающих представлений.

В древнерусских документах весь устойчиво связывается с Белым озером. Видимо, вследствие того, что в период зарождения Древнерусского государства Белозерский ареал играл благодаря волжской торговле более важную роль, чем Приладожье, в документах упоминается именно белозерская весь (Бубрих, 1947; ItkonenTJ., 1971).

Несмотря на то что в литературе традиционно признается связь между древнерусским этнонимом весь и прибалтийско-финским термином vepsä, для языковедов это далеко не очевидно. Крупнейший специалист в области исто­рической фонетики прибалтийско-финских языков Э.Н. Сетяля считал эту связь фонетически не обоснованной {Setälä, 1917. S. 505). Проблематичность тождества весь-вепсы, выражается и в том, что филологически неясно, какой вариант первичен: восходит ли рус. весь к приб.-фин. vepsä (SKES) или, наобо­рот, приб.-фин. vepsä к рус. весь {Богданов, 1958. С. 63). Не помогает в раз­решении проблемы на сегодняшний день и этимология, не существует сколь­ко-нибудь надежной этимологической интерпретации этнонима. Среди исследователей достаточно широкое признание получила так называемая «теория клина» (фин. vaaja-teoria), которая исходит из того, что в ряде прибалтийско-финских и саамских этнонимов отражается лексема, обозначающая клинооб­разный родовой знак (vepsa < саам, vuowje 'плавник рыбы') (SKES; также ср.: Валонен, 1982. С. 74—82). Однако в последние годы она подвергается серьез­ной и достаточно обоснованной критике {Koivulehto, 1997; Grünthal, 1997).

Чрезвычайно сложна также проблема отражения этнонима весь в топони­мике, поскольку в целом ряде случаев, особенно относящихся к территории ис­торической Водской пятины (ср. топонимы Сорольская весь, Меглинская весь и др.), скрывается древнерусская лексема весь - 'деревня' {Попов, 1973. С. 81-82). Иными, неонимическими, могут быть по мнению исследователей истоки эле­мента весь в белозерских топонимах типа Череповесь, Мадовесь, Арбужевесь, Луковесь и др.

Упоминания о веси известны также в западноевропейских (Vasinabronkas, Wizzi, visunnus) и арабских (вису, ису) источниках, хотя связь последних с бело-зерской весью в последние десятилетия подвергается сомнению {Lytkin, 1970. С. 467; Макаров, 1990. С. 131). Речь идет скорее о населении, проживавшем зна­чительно восточнее, в верховьях Камы и Северной Двины. Предлагается и ком­промиссное решение, исходящее из того, что арабские источники отразили про­движение белозерской веси на восток {Griinthal, 1997. S. 107).

Приведенные выше противоречивые представления трудно поддаются суммированию. Во-первых, этноним vepsa имеет в прибалтийско-финском мире узкое распространение и известен только в карельском и финском. При этом считается, что он проник в эти языки в результате относительно позд­них контактов с вепсами. Во-вторых, следует принять во внимание, что этно­ним представлен в основном на востоке вепсского ареала. Наконец, необхо­димо учесть, что в письменных источниках весь устойчиво привязывается к Белозерью. Принимая все это во внимание, резонно предполагать восточ­ные, неприбалтийско-финские корни этого этнонима, распространившегося в прибалтийско-финской языковой среде вместе с тем восточным этнокуль­турным воздействием, которое исследователи склонны усматривать на раз­ных срезах вепсской культуры. Это в свою очередь дает основание ставить вопрос об этнических корнях белозерской веси древних источников, кото­рые приводили ее в одном ряду с верхневолжскими племенами мерей и муро­мой, возможно, не только из-за географической, но и этнической близости. Не исключено, что весь - это особый этнос, оставивший во многом загадоч­ную топонимию, которой изобилует Белозерье.

Не менее запутаны и судьбы исторической чуди. Аргументами в пользу то­го, что за летописной чудью скрываются вепсы, является официальное упот­ребление этнонима применительно к вепсам в России, а также то, что вепсы са­ми идентифицируют себя с чудью. Немаловажно, что в ряде письменных источ­ников XIII-XIV вв. применительно к вепсам использован этноним чудь. С дру­гой сторон, в более ранних документах связь между чудью и вепсами не столь очевидна; наряду с этим термин чудь употреблялся и к эстонцам, и к води, а так­же к древнему населению Верхней Руси, говорившему на восточном прибалтий­ско-финском прадиалекте, отразившемся в целом ряде позднейших прибалтий­ско-финских языков.

Спорна и этимология этнонима чудь. Наиболее продуктивной нам пред­ставляется мысль Д.В. Бубриха о том, что этноним был принесен на террито­рию Верхней Руси славянами. Последние усвоили его в древности в результа­те контактов с германцами (древнеслав. *tjudjь 'чужой народ'), а затем, при продвижении в Приильменье и на Волхов, стали использовать его применительно к тамошнему местному прибалтийско-финскому населению (Бубрих  2-26). По мере древнерусского освоения Севера ареал употребления этнонима расширялся. Из русского языка этноним, видимо, вошел и в саамскими, и в коми языки. Некоторые фонетические сложности, возникающие в связи с последним утверждением, в принципе преодолимы, если предполо­жить, что термин мог распространяться в качестве своеобразного "бродячего” слова, проникающего из языка в язык вместе с фольклорными сюжетами (Gbünthal 1997. S. 169), что как раз свойственно для саамского cuhti – čuppe чудь, враг и зырянского t'sud 'древний народ, обитавший некогда на зырян­ской территории'.

Муллонен И.И.  Территория расселения и этнонимы вепсов в XIX – XXвв. // Прибалтийско-финские народы России. Москва. «Наука» 2003г. С.333-341.

Центр народного творчества и культурных инициатив

"Вытворяем всё

самое традиционное,

 культурное и

народное"

185035, Россия, Республика Карелия,

г. Петрозаводск, пл. Ленина, 2

тел/факс (8142) 55–95–00

e-mail: etnodomrk@yandex.ru

График работы:
ПН-ПТ с 9.00 до 17.00